Владимир Плотников - По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]
…Показания Мошкина: «1 декабря после работы выпил и сильно захмелел. Был отправлен в милицию, для вытрезвления, помещен в камеру, где находился до утра. Ни в какой краже не участвовал, да и участвовать не мог. Узнал о ней после того, как выпустили. Резиновых сапог не имел и ни у кого не брал. За три дня до кражи дежурил вместе с Горобцом в кочегарке, видел там Храпцова, выпивал с ними, однако о магазине не разговаривал, намерения обокрасть его не высказывал».
Мошкин выдвигал алиби: как это, сидя в милиции, под охраной, можно совершить кражу?! Попробуйте докажите.
…Протокол допроса Храпцова был тут же. «Никакого разговора о краже, — заявлял Храпцов, — во время выпивки в кочегарке никто не вел. Вечером 1 декабря я одновременно с Боярским лег спать, ночью не просыпался и из комнаты никуда не выходил». Оглашенные ему показания Коровина он расценивал как оговор.
…Интересными оказались показания каменщика Боярского, 25 лет: «1 декабря лег спать около 23 часов, одновременно с Храпцовым. Коровин уже спал. Ночью проснулся от шума. Свет в комнате не горел. Спросил ходившего: «Ты же ложился спать, а теперь опять ходишь?» Ответа не расслышал и вновь заснул».
…Помощник дежурного по милиции сержант Кукин, или «дядя Вася», как называли его в поселке, утверждал, что всю ночь с 1 на 2 декабря пьяный Мошкин провел в камере, и если выходил из нее, то не более, чем на несколько минут, по нужде.
…Через неделю после первого допроса Коровин был допрошен вторично. Он начисто отказался от своих показаний, объяснив это тем, что раньше оговаривал Мошкина и Храпцова. Причины оговора на допросе не выяснялись.
Во время третьего вызова Коровин вернулся к первоначальным показаниям и пояснил, что отказаться от них его принудили Мошкин и Храпцов, которые постоянно, как правило без свидетелей, угрожали ему убийством. Только однажды эти угрозы слышал рабочий Малюгин, он жил в соседней комнате и приходил тогда за чаем.
…Далее шли очные ставки. Коровин уличал Мошкина и Храпцова и в краже, и в угрозах убийством, уличал стойко, последовательно, но на следующий день опять заявил, что оговорил их. В дальнейшем он уже не менял эту позицию.
Не дала результатов и проведенная, что называется «под занавес», очная ставка между Головановым и Двер-цовым. Каждый из них повторил то, что говорил ранее.
Вторая половина дела состояла из инвентаризационных описей, характеристик и разного рода справок. Перелистав их, я поморщился:
— Сколько времени потрачено на собирание этих справок! Не лучше ли было поглубже да поосторожней проверить показания Коровина, посидеть подольше с Боярским, допросить Малюгина? А инвентаризационные описи вы смотрели?
— Нет, — ответил Гусько.
— Зря. Из нескольких сотен строк в них имеют значение две. Коровин говорил, что его угощали одеколоном и конфетами, не так ли? Посмотрите — «Белая ромашка» и «Ласточка» в магазине действительно были!
— Мало ли что говорил Коровин! Мошкин-то сидел во время кражи в милиции! — ухмыльнулся Гусько. — А если Коровин сам совершил ее и оклеветал своих товарищей? Кражу могли, кроме того, инсценировать с целью сокрытия недостачи работники магазина, она могла быть делом рук неизвестных нам лиц и так далее. Я проверил параллельно все версии. Нас, кажется, этому учили?
Я почувствовал, что мы говорим на разных языках, и подумал: «Бедный Мегрэ, бедный комиссар парижской уголовной полиции! Как жалок ты рядом с твоим ученым коллегой!»
Гусько между тем оживился:
— Может, перекусим? Жареха готова. Ладушки?
Он поставил на стол сковородку с грибами, потянул носом воздух и, крякнув от предвкушаемого удовольствия, провел кончиком языка по черной ниточке усов:
— Прелесть! Неплохо было бы по стопарю пропустить!
Пока я думал, как отреагировать на это предложение, Гусько сунул руку в портфель, вытащил из него бутылку водки и, подбросив ее, поставил на стол:
— Столичная! За удачу.
Мы выпили и навалились на жаркое. Насытившись, Гусько откинулся на спинку стула, поправил кок надо лбом:
— Честно говоря, не думал, что ты такой доступный…
— Почему же?
— Да так. Много о тебе слышал, но никогда бы не поверил, что с тобою можно вот так, запросто, выпить… Хочешь на валторне поиграю?
— Где ты взял ее?
— В местном клубе.
Он достал из-под кровати валторну, продул мундштук и, положив пальцы на клапаны, извлек из нее несколько печальных звуков:
— Узнаешь?
— Пока нет..
— Ну как же? Вальс из Пятой симфонии Петра Ильича…
— Спасибо, что подсказал.
— Выходит — разучился. Редко играю… Служба…
Гусько засунул валторну под кровать, вновь взял портфель, порылся в нем и показал мне фотокарточку:
— Прокомментируй.
— Встреча по боксу…
— А кто рефери?
Я присмотрелся и в рефери, одетом во все белое, с белой «кисой» под подбородком, узнал Гусько…
— Ты что, и боксом увлекаешься?
— Немного. Попросили тут посудействовать, пришлось помочь…
— Выходит, ты и жнец, и швец, и на дуде игрец? А дело запорол… — не выдержал я.
Лицо Гусько вытянулось.
— Это я так, между прочим… — виновато пробормотал он. — Не о делах же в личное время говорить!
— Ладно, не обижайся. Скажи, где сейчас стекла и замок?
— Замок утерян.
— Как?!
— Так. Я оставил его вместе со стеклами в магазине. Сегодня заходил туда. Стекла стоят в кладовке, замка не нашли.
— Мошкин и Храпцов здесь?
— Мошкин уволился и уехал.
— Когда, куда?
— Летом, как только осудили Коровина, а куда — не знаю. Храпцов тоже уволился, живет в соседнем поселке.
— А Коровин за что сел?
— За угон машины, на год.
— Кто расследовал дело?
— Я.
— Мотивы угона?
— Как тебе сказать? Официально — покататься, неофициально — говорил, что хотел избавиться от угроз со стороны Мошкина и Храпцова и что только зона может спасти его.
— Это было записано?
— Нет. Какое это имеет значение? Да и кто подтвердил бы?
— Малюгин, возможно.
— Вот именно — возможно. Пусть даже подтвердил бы, но что Малюгину могло быть известно о причинах угроз?
— Ты же не беседовал с ним!
Гусько потянулся за бутылкой, однако я остановил его:
— Не кажется ли тебе, что Коровин сел с твоей помощью? Не проверив показания, которые он дал, ты поспешил разгласить их и поставил его под удар…
— Вон куда ты клонишь! А я не согласен, я не могу исключить оговора со стороны Коровина. Если же это так, то он сам виноват и жалеть его нечего, — ответил Гусько. — Не понимаю, что ты волнуешься? Уверен, ты расколешь и Мошкина, и Храпцова. Тогда вернемся к замку, стеклам, да и к Коровину.
— Не понял…
— Не наивничай. Замков таких много. Пальчики, которые я порошком залепил, поправим, когда станет ясно, кто вынимал стекла.
— Ты что предлагаешь?!
— Ничего, просто делюсь мыслями…
— Но это же пахнет подтасовкой!
— Ерунда. К тому времени будет их признание…
«Как можно работать с таким человеком? — с досадой подумал я. — Как доверять ему?» Решение пришло быстро.
— У тебя много дел?
— Хватает.
— Возвращайся в прокуратуру и веди их, а я позвоню прокурору и скажу, что постараюсь справиться один. Так будет лучше.
Гусько ответил не сразу. Он, видимо, думал, нет ли здесь подвоха, но возражать не стал, только спросил:
— Когда отчаливать?
— Завтра. Скажи, где Горобец и Боярский?
— Боярский здесь, работает, а Горобец уехал в Мурманск, устраиваться в морское пароходство.
Утром я нашел на столе записку: «Надеюсь на твою порядочность, желаю успеха». Гусько оставался самим собой. Он и слово «порядочность» понимал по-своему. Я был доволен тем, что расстался с ним, однако вскоре остро почувствовал свое одиночество. Чужой, незнакомый поселок, загубленное дело… Тоска еще более овладела мной, когда я спустился к реке за водой. Порывы ветра гнали против течения опавшие листья. Дно даже у берега казалось бурым, а дальше чернело и проваливалось. «Вот так и у меня, — подумал я. — Мельтешатся перед глазами обрывки каких-то сведений, а за ними, в глубине, — одна тьма. В самом деле, что я имею в активе? Показания Голованова? Они использованы. Двусмысленные, безликие показания Боярского? Ими, возможно, и не удастся воспользоваться. Что еще? Все. А в пассиве? Алиби Мошки-на, разглашенные и сведенные к нулю показания Коровина, потеря доверия к следствию, испорченные отпечатки пальцев, исчезнувший замок, позорное прекращение дела — всего не перечислишь. Что же делать?»
Я зачерпнул воды, вернулся в дом, сел. Не поговорить ли с Боярским? Надо же с чего-то начинать!
Решив позвонить в отдел кадров, чтобы вызвать Боярского, я снял трубку и услышал в ней женский смех. «Тише, тише, сейчас говорить будет…» — попросил кто-то. Смех прекратился.
